Сегодня памятная дата: 47 лет назад состоялся многотысячный митинг ингушского народа в столице Чечено-Ингушетии — г. Грозном. Требования — прекратить произвол местных властей в Пригородном районе СОАССР, который не был восстановлен после возвращения из ссылки в составе ЧИАССР, жителей не пускали в свои дома, не предоставляли работу, прописку, дискредитировали и ущемляли в правах в школах, ВУЗах и т.д. Ингуши выступали в целом против политики руководства в отношении ингушского этноса.
О самом митинге пишет поэт С. А. Златорунский.
СОН ДО РАССВЕТА.
19 января 1973 г. в г. Грозном 17 градусов ниже нуля по Цельсию.
- Необычайно строгая зима
Явилась в гости к нам, в наш южный город.
Как будто печи, теплятся дома
И стужа пробирается за ворот.
Не устоять на месте- хоть пляши
И не разнежишься у печки дома:
Три дня уже бунтуют ингуши
На площади центральной у обкома.
Какой отсталый все-таки народ!
Все чуждо в нем, в нерусском этом типе:
Лицо в щетине, грубый, жесткий рот,
Горбатый нос и речь в каком-то хрипе,
И многодетность, и дремучий быт,
И суеверья, и адат пещерный-
Все чувству россиянина претит:
Папаха и овчины запах скверный.
Чего им надо? Говорят – земли.
Да разве мало им земли советской?
Зачем из дальних сел они пришли
С мечтой своей – бессмысленной и детской?
Под вечер возвратился я домой,
На площади еще гуляли гулы,
Усталый город одевался тьмой
И наши выставляли караулы…
2.
Перед рассветом я увидел сон-
Как будто я ингуш. В ауле горном
Я был ингушской матерью рожден,
Горянкой, что весь век в труде упорном
Жила и нас растила, сыновей
И трех сестер моих. Мы жили дружно
В булыжной башне маленькой своей,
Ходили в школу. Что нам было нужно!
Кусок чурека, сыр. Мы за водой
Спускались к речке – быстрой и холодной,
Мне по душе ингушский быт простой,
Обычай предков, нрав людей свободный,
У нас дела вершили старики,
Мы, молодые, были в послушанье.
Пристойно все. Вот, разве, у реки
В вечерний час украдкой свиданье….
Так жили мы. Но вот пришла война
И унесла двух братьев- пали оба,
И, кажется, испили мы до дна
Кувшин беды. Но бушевала злоба
Врага- он прорывался на Кавказ
И занимал ингушские селенья,
В ночной тиши мы слышали не раз
Жестокой битвы рокот в отдаленье,
И те аулы, где пылал пожар,
Бросали мы, едва запасшись хлебом,
И прятались в горах – и млад, и стар –
В камнях ущелий под открытым небом.
Но вот в морозы был отброшен враг
От Малгобека – он бежал, бросая
Оружье по пути. Родной очаг
Зарделся вновь, людей под кров сзывая.
Два года минуло. Уже война
Ушла далеко. И пришла невзгода
Невиданная прежде! Пелена
Знать, на глаза нашла вождю народа.
В день февраля, в день праздничный, когда
Мы вышли, радуясь военной силе,
Тут-то как раз и грянула беда:
Нас у мечети старой окружили,
Сказали нам, что есть такой указ-
Убрать с Кавказа ингушей, чеченцев,
Очистить весь обширный край от нас
Для новых и надежных поселенцев.
Как говорили, Берия- злодей
Решал дела такие самочинно.
Уже не тех или иных людей
Ссылали за вину или безвинно,
А, разгулявшись в этот черный год,
В снега, в морозы — всех без исключенья,
От мала до велика – весь народ
На вечное сослали поселенье.
В подворьях брошен был домашний скот,
Нехитрый скарб, отцовские жилища.
С рыданием оставил мой народ
Святыни и родимые кладбища.
По нашим селам и по горам
Селились незнакомые, чужие.
Враждебные к оставленным следам,
Из плит надгробных клали мостовые.
Твердили им, что всякий горец – враг,
Что мы убийцы, воры и абреки,
Готовы немцам свой предать очаг,
Что крови русской мы пролили реки.
Тринадцать лет прошли, как страшный сон
Отец и мать скончались на чужбине
В лишеньях, в горе. Но народный стон
К стопам владык донесся из пустыни.
Вернули нас. Все заново теперь!
Где дедовское наше пепелище?
Но что вести напрасно счет теперь –
Да были б на сегодня кров и пища!
В заветные отцовские края
Мы с дальних поселений возвращались,
Слез радости и скорби не тая,
С аулами, родимыми встречались.
И где-то нам нарезали земли –
В иных полях, где прежде нас не знали.
Но главный наш очаг мы не нашли!
Он стал для нас источником печали.
То был исконный наш ингушский край,
Там был аул Ингушт еще когда-то,
Обитель предков, наш ингушский рай,
Где было все нам дорого и свято
Теперь там поселили осетин,
Шлагбаумом отрезали полсвета.
Кто это стерпит? Есть ли хоть один
Ингуш, чтоб с радостью взирал на это?
Привязанность к земле у ингуша
Сильней, чем смерть. Хоть на Луну забросьте,
Вернется он, своей землей дыша,
И лишь в своей земле он сложит кости.
И вот в один из лютых зимних дней
Весть принесла в ингушские селенья,
Что есть Указ – и нет его верней –
Отдать нам спорный край без промедленья!
Разбуженная в утреннюю рань,
Едва успев Аллаху помолиться,
Еще до света поднялась Назрань
И потекла, поехала в столицу.
На площади столичной ингуши
Собрались, ждали: скоро выйдут власти,
Прольют Указ бальзамом для души,
Вернут нам землю, успокоят страсти.
Дощатый был помост сооружен,
Чтобы с него Указ тот оглашали.
Всей площади служил трибуной он,
Его вождей портреты украшали.
И власти вышли. Но какой удар
Постиг стоявших! Нет постановленья!
Вопрос решен! Кончайте ваш базар!
Всем разойтись! Запрещены скопленья!
Вам дали земли – Терек, буруны
Взамен Чермена – что еще вам надо?
За это вы благодарить должны
А вы шумите, сбились, точно стадо!
3.
И я иду на площадь. У пивной
Подвыпивших парней вертится стая,
Я будто бы в папахе. Стороной
Спешу пройти, парней не задевая.
Те смотрят на меня. Страстей накал
В их злобных взорах, водкой подогретых.
Они в лицо шипят мне: «Зверь!» «Шакал!»
И вслед плюют. Но эти – из отпетых.
Известно и другое: русаки,
Армяне и украинцы – не очень
Нас жалуют, мы им не кунаки,
Казенной дружбы дом не слишком прочен.
Спускался вечер. Третий день уже
На площади во всю кипели страсти.
Тревожно, смутно было на душе.
А люди – будто овцы в волчьей пасти.
Меня порядок строгий поразил:
Никто здесь не кричал и не ругался
Никто скамеек в сквере не крушил,
Не мусорил и пьяным не валялся.
«Вот это – я подумал, — дикари!
Не нужно никакого караула!
Кто же слепые? Кто поводыри?
Какой укор для русского разгула!
Ведь мы – то сами в пятьдесят восьмом
Как эту площадь потрясли буянством!
Как разгромили этот же обком,
Как отличились дикостью и пьянством!
Мы, русские… Но я теперь – ингуш.
Иду в толпу к трибуне продираюсь.
Какой по счету уж
Сказать нельзя. Понять его пытаюсь.
По-русски он свободно говорит,
Еще бы лучше было – на ингушском,
Но власть сегодня это не велит
И разрешает речи лишь на русском.
Свободно, без шпаргалки льется речь,
Взволнованно, от сердца, без указки,
И слово — это хочется сберечь – и смысл его, и образы, и краски.
4.
Он говорит: «Хотим владеть мы вновь
Своей землей, завещанной от века.
В ней прах отцов, в ней наши пот и кровь,
В ней печаль и радость человека.
С Деникиным отец мой воевал
В Гражданскую войну. Он был джигитом.
Перед своей кончиной он мечтал
Своей родной землею быть покрытым.
Но как преступник выслан был отец
Со всем народом в дальнюю чужбину.
В товарняке от встретил свой конец,
Но передал любовь к отчизне сыну.
Отца должны мы были схоронить,
Поставить камень над его могилой,
Отцовский прах измученный сложить
Хотя бы в этой местности унылой.
Но нас везли. И не было конца
Тому пути. Труп уж смердел в вагоне.
Мы из окошка бросили отца
С рыданьем – на каком-то перегоне.
Однажды поезд все же стал в пути.
Мела пурга. Всем выйти приказали.
Пустая степь. Ни зги. Куда идти?
Да и уйти нельзя – нас охраняли.
Мы стыли, мерзли. Это не вокзал!
Я утром видел, как грудной ребенок
На матери, умершей грудь искал
И выполз на морозе из пеленок…
И там, в пустыне, где в конце-концов
Нам жить участок был положен,
И там мы хоронили мертвецов
Лишь по весне- так грунт был проморожен.
И сколько наших близких полегло
В чужой степи! Кто сосчитает тени?
Но знайте – кто творит народу зло,
Тот сам падет на адские ступени.
Когда бы я – оратор указал-
Сегодня находился в этом зданье,
И к вам не вышел, пусть бы мне послал
Аллах с небес любое наказанье.
Свое спрошу. У своего огня
Хочу я быть, когда дурна погода.
И пусть отсохнут руки у меня,
Коль отрекусь от своего народа!»
5.
Я молча слушал. А потом пошел
Бродить по площади. Давно стемнело
Озяб я, все сильней мороз колол,
Но в сквере множество костров горело.
Там люди грелись, там кормили их,
Там предлагали мясо и чуреки,
Там русских принимали как своих,
И это мне запомнилось навеки.
Но русские чурались той среды,
Спешили прочь, боясь, видать, похмелья
В чужом пиру. Далеко ль до беды?
Известно, чем кончаются «веселья»
Подобные… Немного побродив
По площади, я подошел к обкому.
Здесь, видимо, звучал иной призыв,
И к этому подкатывали дому
Различные машины. Из глубин
Волг, джипов появлялись генералы,
Полковники и шли – за чином чин-
Осматривая ближние кварталы,
Скрывались в здании. Все те ж они –
Шинели – на бал, и для траншеи,
Лампасы, шапки, — как в былые дни,-
И те же укороченные шеи.
При Сталине я видел их не раз.
Воспитанные Тупостью и Страхом,
Как буйволы они – им дай приказ,-
И все сметут, сотрут, развеют прахом.
Потом побрел я Заводской район.
Там уж рычали грозные моторы –
Шла техника, и я был поражен –
Все гидропушки, гидромониторы!
Я вновь на площади. Уж поздний час,
Но не смолкают речи на трибуне – Надеемся, что выслушают нас,
Что нашу просьбу не оставят втуне.
Все также в скверике горят костры,
Все также памятник увит цветами –
Живыми, средь зимы. Но до поры,
До света многие простились с нами.
Осталось нас немного – сотен пять.
Исполненные твердости и силы,
Решили мы до света простоять,
А коль придется – то и до могилы.
Нас вера согревала и вела
Свершить начатое… Костры пылали,
Мороз крепчал, тревога все росла, Уж было видно – площадь окружали.
6. И ночи наступил четвертый час…
И вот они как призраки явились.
Начальник их окликнул громко нас,
Велел, чтоб мы немедля расходились.
Мы принялись костры свои гасить
И стали цепью перед пьедесталом
Лицом к штыкам: всем умереть, всем жить
На этом представленье небывалом.
Кто нам сумел бы в этот миг помочь?
Ослабли ночью мы на лютой стуже.
Военный крикнул: «Отойдите прочь
От памятника! Быстро! Будет хуже!
Прочь! Не кощунствуйте!» — В чем усмотрел
Кощунство он возникшего момента?
Быть может в том, что массовый расстрел
Мог поцарапать глянец постамента?
Иль что цветами скрыли мы гранит
И так свежи цветы живые эти?
Или взбесил его наш внешний вид
И что к вождю мы жались точно дети?
Да, мы считали, что в беде такой
Великий, мудрый, неизменно правый
Он, выброшенной в небеса рукой,
Надежно защитит нас от расправы.
И мы стояли к цоколю спиной
И ждали участи своей спокойно.
За нами правда. Дружно став стеной,
Мы победим. Держись, ингуш, достойно!
Так несколько мгновений протекло,
И было слышно, как сердца стучали.
И вот движенье по рядам прошло
И командиры что-то прокричали.
Как всадники невиданной беды
Взревели дико гидромониторы
И ледяной бушующей воды
Обрушились на нас каскады, горы!
Цепь нашу разметало в миг один
Струями злыми, острыми, как шпаги.
Не пощадили старческих седин
И юных лет потоки жгучей влаги
Но вот ослабли ярые жгуты.
И тут зловеще осветились каски
И выступили вдруг из темноты
Какие-то таинственные маски.
Темнел их странный боевой наряд –
Оружье на груди, в руках дубинки.
Сошли они на бой, не на парад
Как будто с фантастической картинки.
Они как бесы бросились на нас
И стали бить – заученно и споро –
Иного – в зубы, а иного – в глаз,
Сбивали с ног, валили без разбора,
Обыскивали наскоро и всех
Вгоняли в подоспевшие машины.
Никто им в этом не чинил помех,
Приклады молотили шеи, спины.
Нас окружили стаями собак,
Те рвались с поводов, бросались люто.
Я помню злобу вражеских атак
Но чтоб свои! Так яростно и круто!
Машины под собачий лай и вой
Куда то отъезжали, а сатрапы
К трибуне подошли, уже пустой,
И вот – к портретам протянули лапы.
Они срывали злобно с досок их
И здесь же торопливо в клочья рвали
Сотрудников ЦК, вождей своих!
Их тоже что ль виновными считали?
7.
Все вскоре стихло. Я лежал в кустах
Со сломанной ногой, дрожа от страха.
Я шапку потерял, но в двух шагах
Валялась чья-то серая папаха.
Я взял ее, отполз и наблюдал,
Как тоже – из бойцов- какой-то малый
На площади папахи подбирал.
Набил он два мешка – трофей немалый!
Мороз согнал военных с поля прочь.
Я был один на площади кровавой.
Кончался пятый час, кончалась ночь,
О поэте сохранились очень скудные сведения. Сергей Александрович Златорунский фронтовик, служил в 317-ой стрелковой краснознамённой дивизии связистом. В интернете удалось найти небольшую заметку. Воевал в ВОВ с Германией, потом с Японией, после войны жил в Грозном.
Фотоматериалы с ингушского митинга в г. Грозном М.А. Хадзиева