…Все разговоры о Пригородном районе (который ингушам никто не собирался возвращать), любые мнения о незавершенности так называемой реабилитации народа квалифицировались как нелояльные и политически провокационные. Власть в «эпоху развитого социализма» уже не могла позволить себе по-сталински физически «воздействовать» на весь народ, а стала весьма своеобразно – социально и экономически – прессовать его: работяги-ингуши, в подавляющем большинстве не имевшие постоянной работы как в Чечено-Ингушетии, так и в Северной Осетии, работали либо на отсталых сельхозпредприятиях, либо на сезонных работах по всему Советскому Союзу. Практически их руками в 60–70-е, начале 80-х годов в центрально-черноземной зоне, в Сибири и на Севере СССР осуществлялось типовое сельскохозяйственное и жилое строительство местного, краевого и областного уровня. Ингуши без устали трудились на выезде в течение 5-6 месяцев в году, чтобы зимой материально обеспечивать свои семьи и иметь возможность строить дома, не надеясь на государство с его бесконечными очередями за пресловутым бесплатным жильем, в ожидании которого у всего остального советского люда проходила вся жизнь.
Культурное и экономическое отставание с элементами деградации было запрограммировано в самом «государственном» подходе к «реабилитированному» народу: «Места традиционного проживания ингушей – Назрановский, Малгобекский и Сунженский районы Чечено-Ингушетии – оставались периферийными в социально-экономическом и культурно-бытовом отношении. Выделение финансовых средств на развитие этих районов проходило по остаточному принципу…
За все годы существования Чечено-Ингушской АССР на территории этих трех районов (т.е. с 1957 года. – М.Я.) было построено только два промышленных предприятия: завод “Электроинструмент” и трикотажная фабрика в г. Назрани… Те, кто не имел возможности выехать за пределы региона или не мог трудиться на месте, вынуждены были работать на заводах, фабриках и стройках г. Орджоникидзе…
Ежедневно практически из всех населенных пунктов Ингушетии и обратно курсировали десятки автобусов, тысячами развозивших дешевую рабочую силу для предприятий столицы Северной Осетии. По остаточному принципу выделялись средства и на развитие в социальной, культурной и образовательной сферах. На территории трех районов функционировало только одно среднее учебное заведение – Назрановский совхоз-техникум. Непропорционально были представлены ингуши и в органах государственной власти Чечено-Ингушетии и Северной Осетии. Годами они были обречены занимать третье и ниже места в иерархии власти Чечено-Ингушетии, а в Северной Осетии и этого не было»
Через пятнадцать лет общенациональная проблема всех ингушей – оставшихся в Средней Азии и Казахстане, живших во вновь восстановленной Чечено-Ингушетии, в анклавах внутри Северной Осетии – как пепел Клааса, будоражила и нарушала «межнациональную гармонию» в брежневском СССР. Коллективные письма в ЦК в апреле 1972 года (за подписью 27 коммунистов), в ноябре (подписанное 5 тысячами ингушами и их лидерами) и в декабре того же года (подписанное 5 лидерами); беспрецедентный 15-тысячный гражданский митинг ингушей на площади Ленина в Грозном 16-19 января 1973 года, безусловно, не были покушением на государственный строй страны Советов. Но для власти и ее политического сыска явились опаснейшими акциями неповиновения, а также попытками пересмотра и ревизии раз и навсегда принятого в Политбюро окончательного решения ингушского вопроса. Любое альтернативное мнение и позиция по нему становились для советской власти и государства опаснейшим прецедентом уровня политического преступления. А потому лидеры альтернативы (и им сочувствующие) были подвергнуты остракизму: взысканиям, исключениям из партии, увольнениям с работы и арестам.
Первое 75-страничное письмо в ЦК, подписанное 27 коммунистами во главе с лидерами, членами Оргкомитета – Джабраилом Картоевым, Ахметом Газдиевым, Султаном Плиевым, Идрисом Базоркиным и др. – состояло из обширной исторической справки с привлечением картографического материала и большого раздела, посвященного нарушениям гражданских и национальных прав ингушей в Пригородном районе. В этом Письме они ставили вопрос о территориальной ущербности народа, который не может полноценно осуществлять национально-государственное развитие вне своих главных этнических территорий: «В 1957 году автономия ингушского народа была восстановлена с большим ущемлением территории: густонаселенный Пригородный район и часть Малгобекского района оставили в составе Осетии без ведома и согласия ингушей. Вместе с Пригородным районом Северной Осетии переданы все промышленные предприятия и сорок населенных пунктов, являющихся древними поселениями ингушей, это селения Базоркино, Шолхи, Ангушт, Ахки-Юрт, Длинная Долина, Гадаборшево, Яндиево, Чернореченское, ГIалгIай-Юрт, Джейрах-Юрт, Таузен-Юрт, Балта, Нижний Ларс, Верхний Ларс, Чми, Эзми, Редант 1, Редант 2, Планы, пос. Базоркинский консервный завод, Камбилеевские хутора: Баркинхоев, Цорий, Алиев, Ахушков, Чермоев, Хадзиев, Терпугов, Цыздоев, Шедиев, Гетагазов 1, Патиев 2, Бартабос, Яреча, Винзаводской, Томов, Мамилов, Льянов, Мецхальский. В перечисленных селениях и хуторах проживало около половины ингушского населения. Однако Пригородный район для ингушского народа – это нечто большее, чем географическая местность или населенные пункты. Пригородный район – это исконная земля ингушей, каждая пядь которой обильно полита их кровью и потом, и даже само слово “ингуш” происходит от названия селения Ангушт, расположенного в этом районе. Пригородный район – это центр экономической и культурной жизни ингушей, это колыбель революции на Северном Кавказе, в которой ингуши сыграли решающую роль. А сегодня Пригородный район – это трепещущее сердце, вынутое из груди живого организма, ибо, подобно тому, как нельзя изъять из живого организма сердце, не умерщвляя его, так невозможно было Пригородный район отторгнуть от Ингушетии, не разрывая ее на безжизненные части – горную и плоскостную. Это явление – откровенный геноцид, враждебный и несовместный с советской политикой, позорящий ее»
За необходимым в переписке с вождями высоким стилем в Письме была абсолютно точно обозначена суть проблемы: изгнание с территорий, являющихся этнической колыбелью ингушского народа, –есть геноцид. (Здесь и далее выделено мной. – М.Я.). А насильственное, поддерживаемое военными методами и средствами разделение (или как любят говорить российские политики и политологи, когда речь заходит о территориях так называемых форпостных этносов, – «резать по живому») маленькой Ингушетии – обречение ее на вечное социально-экономическое прозябание.
Об этом Письме А. Некрич в своей работе писал следующее: «На 75 страницах заявления, подписанного несколькими тысячами ингушей, перечислены факты дискриминации ингушей, проживающих в Северной Осетии. Среди них: отказы в приеме на работу ингушей, проживающих не в Орджоникидзе, а в ближайших селениях. В то же время не ингушей возят на работу из аулов, расположенных в 20 км от города. В петиции указывалось на ограничения в выборе места жительства, в отказах на строительство или куплю домов и на другие виды дискриминации. Например, в одной из школ, где обучались ингушские дети, директор школы, осетин, собрал 80 детей для отправки якобы в пионерский лагерь, а на самом деле поместил их в школу-интернат для дефектных детей. Лишь спустя год родителям после энергичных хлопот удалось добиться возвращения детей. Ингуши просили разрешить им жить, где они хотят, приобретать дома, строиться, наконец, позволить им окопать свои кладбища. Они заявляли, что не добиваются изменения административного статуса Пригородного района и просят лишь обеспечить им равные с другими гражданами Северной Осетии права. В поддержку этих требований выступили ингуши, проживающие на территории Чечено-Ингушской АССР»
Ингушские лидеры писали об очевидной дискриминации в отношении своего народа: «Ингушский народ не может понять, почему, во имя чего, во имя каких идеалов явная несправедливость, существующая по отношению к нему, не может быть исправлена. Ведь для Северной Осетии наш Пригородный район – всего лишь один из его районов. А для нас – это Родина. Не надо быть особенно грамотным, чтобы понять нас и поддержать наше самое элементарное, человеческое желание вернуться жить на свою родину, в свои аулы и дома. А вместо этого вот уже 15 лет нам стараются внушить, что мы должны чувствовать себя хорошо без родного края, без своей Родины…
Тяжелые испытания, которые затормозили… его (ингушского народа. – М.Я.) развитие и оставили глубочайший след в его судьбе..:
1. Выдворение ингушей из города Владикавказа и отрыв их от этого, исторически связанного с ними, политического, экономического и культурного центра в 1934 году.
2.В связи с этим объединение Ингушетии с Чечней, что предопределило для ингушей занимать во всем только одно из последних мест…
3. Выселение ингушей в 1944 году.
4. Расчленение ингушской территории после восстановления республики в 1957 году, с отторжением Пригородного района и других земель в пользу Северной Осетии.
…По переписи населения 1939 года ингушей было 102 тыс. человек… и через 20 лет (включая 13 лет высылки) по переписи 1959 года ингушей оказалось 106 тыс. человек… Чем же можно и можно ли вообще измерить стоимость этой потери?.. Невозможно понять и того, по какой логике, называя бериевский период, когда мы были выселены, произволом, последствия этого произвола можно брать сегодня под защиту и находить им “теоретические обоснования” и практическое применение. Из-за этого были и продолжают возникать неприятности между представителями двух национальностей. (В одном только селе Чермен преступниками осетинской национальности совершено 8 убийств ингушей и один поджог…). Ингушей в этом районе не прописывали, им не позволяли покупать свои дома. Многие ингушские семьи, возвратившиеся к себе на родину в бывший Пригородный район, вместе с имуществом снова выселялись в Казахстан или в Чечено-Ингушетию. И никого это не удивляло. И никто не назвал это национализмом…
Все ингушские села в Пригородном районе, и даже те из них, которые имеют для нашего народа историческое значение переименованы осетинскими именами, и никто не возмущается тем, что когда мы вернулись, нашим аулам не вернули их прежних наименований. И никто не называет это национализмом.
Черта города Орджоникидзе раздулась во все стороны на многие километры только для того, чтобы поглотить, как можно больше территории бывшего ингушского Пригородного района, чтобы на основании того, что они входят в черту города, не выделять земельные участки ингушам, желающим строиться на своих землях. И никто не называет это национализмом…
С нечеловеческой настойчивостью, преодолевая многие преграды, терпя унижения и лишения, ингуши все же проникали на свою Родину. И тогда, вплоть до последнего времени, им предоставлялась только черная работа. О них никогда не писали в осетинских или чечено-ингушских газетах. Для них не существует на родном языке радио, не звучат родные мелодии, нет искусства. Их, за редким исключением, не выбирают в Советы, не награждают орденами. Их детей не обучают родной грамоте. Они не знают родной литературы, не знают истории своего народа. Эти ингуши живут здесь в обстановке изоляции, как будто их не существует, и никого это не волнует…
Здесь во всяком нераскрытом деле уголовного порядка первоначально обязательно подозреваются ингуши. Так было с серией убийств таксистов и массовой кражей лошадей, благодаря чему стала возможной пресловутая “лошадиная операция” против ингушей (провокация МВД Осетии и внутренних войск МВД СССР в селе Али-Юрт в октябре 1971 года, в результате которой у жителей села было нагло угнано 69 лошадей. – М.Я.)… Когда же все это оказалось провокацией – перед народом даже не извинились…
Группа ингушей-коммунистов, обеспокоенных всеми этими обстоятельствами.., приезжает в ЦК партии, чтобы изложить все это и выразить свое мнение. В числе прочих предложений она вносит предложение об объединении ингушей и осетин в одной автономии (отчаяние сподвигло ингушских лидеров даже к такому экстраординарному “политическому проекту”. – М.Я.). Это предложение было продиктовано не желанием во что бы то ни стало отделиться от братского чеченского народа, а во имя сохранения территориальной целостности Ингушетии, в какую бы форму она ни была облечена…
Пока ингуши молчат, все, что делается против их коренных жизненных интересов, никого не тревожит и не интересует… Молчание и безропотность, видимо, считается единственной неоспоримой “привилегией” ингушей. Стоит им заговорить о справедливости, о себе, как тотчас это получает кличку национализма и нарушения дружбы народов!»
Ингуши, партийные и непартийные, ответработники и не, осмелившиеся на любом уровне членораздельно и внятно говорить об отторгнутых территориях и связанных с этим преступлением сталинщины социально-культурной стагнации и ущербной вторичности этнического существования своего народа в ЧИ АССР и СО АССР, преследовались в административном и уголовном порядке.
Али Хашагульгов и Исса Кодзоев [5] были арестованы в 1963 году и после полугода следствия на закрытом суде по приговору судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда ЧИ АССР осуждены по ст. 70 (ч.1), 196 (ч. 3) УК РСФСР как «особо опасные государственные преступники» (знаменитая в советские годы «антисоветская агитация и пропаганда») на четыре года лишения свободы в Мордовском лагере для политзаключенных (п/я жх-385). А. Хашагульгов – за реферат по национальному вопросу, в котором посмел подвергнуть критике выселение народов, в частности ингушского; а также за «несоветские» стихи, в которых в поэтической рефлексии он выражал свои мысли и чувства, не синхронизирующиеся с текущей «линией партии» и местного обкома, имевшего сходную с КГБ позицию в отношении поэзии дерзкого вольнодумца. И. Кодзоев – за рукописный цикл новелл о депортации под названием «Казахстанский дневник». Записывая в тетрадку случаи из жизни ингушей и чеченцев в изгнании, он (после некоторой литературной обработки), по существу, вынес приговор преступной и абсолютно античеловечной инверсионной системе всего советского бытия и быта, не оставляя ни малейшей надежды на какую-либо оптимистическую трансформацию режима.
Рукописи обоих юношей были изъяты КГБ на десятилетия, а имена их – оригинальных национальных творцов – вымараны из каких-либо печатных источников. Жизнь и судьба каждого их них прошла под знаком вызова системе, которая уничтожала ингушский народ, ломала их самих и близких настолько невыносимо, что только Божьим провидением можно объяснить сам факт их стоического существования в литературе и общественном сознании ингушей конца ХХ – начала ХХΙ века.
Могучий и плодотворный заряд был получен А. Хашагульговым и И. Кодзоевым в казахстанской неволе, честное и обжигающее воспроизведение которой в художественных и публицистических текстах было уголовно наказуемо в «стране победившего социализма». За искреннюю правду о тринадцатилетнем мученичестве их народа двое ингушских юношей заплатили запредельно высокую цену: арестом, лагерем, поднадзорным маргинальным бытием более двадцати лет, запретом на публикации, трагическими обстоятельствами личной жизни, разрушенным здоровьем, преждевременной смертью А. Хашагульгова, продолжающейся травлей со стороны власти в отношении членов семьи И. Кодзоева, вплоть до физического устранения одного из сыновей и противоправного лишения свободы другого.
Начало их трагедий было положено в сталинской депортации…
В качестве типичной для того времени можно привести драматическую историю женщины-партбосса, нарушившей закон партийной дисциплины и «выбившейся из стаи». Айна Мартазанова, секретарь парторганизации Назрановской трикотажной фабрики, за упоминание проблем Пригородного района на районном партактиве в августе 1972 года была предана тотальному остракизму по всем направлениям: ее исключили из партии, лишили работы, морально и психологически увечили в обкоме партии и КГБ. Достаточно только познакомиться с текстами «профилактических бесед» с ней тогдашнего обкомовского идеолога Х. Бокова. Под давлением КГБ с ней … развелся муж [6], отказывались от родства и знакомства некоторые родственники и друзья. Социальная и гражданская обструкция завершилась для этой умной и красивой ингушки тяжелой инвалидностью и ранней потерей трудоспособности.
За что же конкретно пострадала Мартазанова? На том роковом партактиве в реплике на выступления председателя Верховного Совета ЧИ АССР К. Оздоева и первого секретаря Назрановского РК КПСС С. Гастемирова она представила точную статистику дискриминации ингушей в Северной Осетии, связанной со сталинщиной: «На день выселения ингуши имели 120 тыс. га пахотной земли… Пригородный район остался в составе Северной Осетии, и потому жить там ингуши не имеют права… А Пригородный район – это 65 тыс. га пахотной земли, и всех жителей этого района Назрановский район вместить, как выяснилось, не смог. Обосновавшись, где кто мог (частично в Назрановском районе, частично в Пригородном районе), бывшие жители Пригородного района начали обращаться в советско-партийные органы с просьбой разрешить им жить в своих селах. Они не могли понять, какая разница между ними и жителями Назрановского района, которые могут жить в своих селах. Руководство Северной Осетии от них отмахивалось – у нас не прописаны, не наши люди; руководство Чечено-Ингушской АССР тоже отмахивалось – не у нас живут, не наши люди. На выборах из года в год при голосовании они числятся в графе «голосовавшие проездом» (это 25 тысяч человек! – М.Я.). В настоящее время (к 1972 году. – М.Я.) в Пригородном районе проживают 25 тысяч жителей-ингушей. Из них прописано 10 тысяч жителей, остальные прописаны в Назрановском районе у родственников и знакомых, а то и вовсе живут без прописки…
Пенсионеры, многодетные матери вынуждены ездить ежемесячно из Пригородного района в Назрановский… До сих пор в Казахстане находятся 40 тысяч ингушей, они не возвращаются на Кавказ, потому что здесь сложилась такая обстановка. В основном это бывшие жители Пригородного района …купля-продажа земельного участка и дома в Пригородном районе невозможна ингушу, тогда как человек любой другой национальности не встречает в этом препятствий… Как могло случиться, что за 55 лет Советской власти ингуши оказались без права жить в селах, которые Советская власть вернула им в первые же годы Октябрьской революции…»
Судьба А. Мартазановой стала назиданием для всех, кто посмел «высунуться» и посоветовать родной власти, как выправить последствия «культа личности». Власть ничего не собиралась исправлять, тем более в области попранных территориальных прав ингушского народа. Наоборот, после маленькой передышки конца 50-х – начала 60-х годов она взяла курс на новый репрессивный виток.
Наступление новых «заморозков» очень хорошо ощутила на себе группа ингушских коммунистов во главе с Джабраилом Картоевым [8], отправившая ещё одно Письмо в ЦК КПСС в декабре 1972 года. Эти люди не были диссидентами и правозащитниками, а наоборот – рьяными апологетами ХХ съезда, трагически для себя не понявшими или не хотевшими понять декларативность его идей и решений. Но историческая заслуга их и других ингушей велика – они вышли на уныло-безгласное пространство советской реальности с четкими легитимными требованиями восстановления законности и прав ингушей, преступно нарушенных Сталиным. Обращение же власти с ними было как с диссидентами и антисоветчиками: их группу, везшую письмо в ЦК, сняли прямо с поезда на станции Скуратово и арестовали на 10 часов без санкции прокурора, требуя отказаться от поездки в Москву. И это несмотря на то, что власть прекрасно знала о том, что ни Картоев, ни Газдиев, как и другие, никогда и не помышляли о какой бы то ни было ревизии политики партии в области национальных отношений.
Они были верными ленинцами, стремящимися помочь родной партии: «В нашем заявлении в ЦК нет речи о политической основе государственного строя, о линии партии, критики системы. В нем говорится о необходимости административного переустройства жизни ингушского народа, о непонятном равнодушии к его жизненным интересам. Мы ни сейчас, ни даже в период выселения, никогда не пытались апеллировать к зарубежному общественному мнению, мы обращались со своими нуждами и ждали помощи только от нашей партии и советского государства. Так разве это крамола? Разве есть запрет на обращение в ЦК? Разве за это нужно и можно арестовывать коммунистов, устраивать гонение на них, исключать из партии?..»
Родная партия и любимое государство не собирались “административно” переустраивать жизнь ингушского народа, а потому группа ингушских коммунистов и все к ним примкнувшие были сурово наказаны. Потому, что любое обсуждение темы границ Пригородного района квалифицировалось как политическое преступление. Чтобы на полном основании репрессировать активность и насмерть запугать сочувствующих и тайно согласных с позицией авторов Писем в ЦК, власть (партия плюс ГБ) и спровоцировала массовое скопление ингушей в январе 1973-го на площади Ленина в Грозном. Мы исследовали большой объем документальных и свидетельских материалов, связанных с ингушским общенациональным митингом 16-19 января 1973 года, и пришли к следующим выводам.
Несмотря на закрытость работы лидеров Оргкомитета по подготовке и доставке Письма в Москву, местный обком партии и КГБ (в лице тогдашнего председателя В.И. Жигалова), конечно же, были уведомлены немалым количеством штатных и особенно нештатных агентов и осведомителей об этой деятельности и выработали стратегию борьбы по дискредитации самого проекта «писем к вождям» и персонально всех его разработчиков. За несколько месяцев до январского митинга партийно-государственная машина Чечено-Ингушетии всю свою мощь обрушила на членов Оргкомитета и сочувствующих им. Каждого из лидеров неоднократно вызывали в райкомы партии, милицию на проработки, требовали от них подписки о том, что они не будут даже заикаться о Пригородном районе. Каждого персонально запугивали ст. 74 УК РСФСР; практически во всех районах ЧИ АССР были организованы заседания с последующими «заявлениями трудящихся» о том, что им не нужен их Пригородный район (!).
Травля, осуществлявшейся в отношении лидеров, согласно местной партийно-гэбистской логике, призвана была запугать как можно большую часть ингушского народа, чтобы впредь любые размышления по поводу фатального Пригородного района не посетили голову ни одного человека. Поэтому нужна была некая провокация. Была запущена версия о приезде члена Политбюро Суслова, который в Грозном якобы будет разговаривать с ингушами об их проблеме. Версия сработала: несколько месяцев по всем ингушским районам республики и в самой столице, в каждом ингушском доме обсуждался «предстоящий приезд» московского хозяина, который наконец-то поймет народ и разрешит его проблему. Час «Х» был назначен на середину января 1973 года. Обработанные слухами и провокаторами («вольными» и невольными), десятки тысяч ингушей организованными и воодушевленными потоками буквально хлынули (как вспоминают очевидцы и участники) к площади Ленина в Грозный и в 27-градусный мороз с 16 по 19 января, митингуя перед обкомом КПСС, терпеливо ждали «правильного» решения своей общенациональной проблемы.
Накануне по рынкам, предприятиям, частным домам во всех районах республики, где проживали ингуши, распространилась информация о предстоящем в понедельник, 16 января 1973 года, митинге в центре Грозного. Слухи распространялись быстро и грамотно: в воскресенье 15 января по базарам Назрани, Грозного, на свадьбах, в местах массовых скоплениях ингушей некие люди объявляли, что Картоев, Газдиев, Базоркин, Плиев зовут всех ингушей на площадь на встречу с Сусловым по поводу Пригородного района
Все секретари райкомов партии об этом также были уведомлены, как и руководство Северной Осетии, а также и лично первый секретарь обкома Чечено-Ингушетии Апряткин. Он за два дня до митинга в ответ на тревожное предупреждение коммуниста Созырко Бакаева о готовящемся митинге ингушей ответил: «Знаем и без вас обойдемся». Секретаря обкома КПСС, куратора силовых органов и торговли (!) в республике Дорохова рано утром 16 января о предстоящем митинге ингушей предупредил по телефону К. Оздоев, тогдашний председатель Президиума Верховного Совета. В ответ на что Дорохов сказал: «Пусть они все соберутся – их надо проучить».
Власть была убеждена, что сумеет спровоцировать некоторую часть ингушей на силовое противостояние с милицией, войсковыми и спецподразделениями, которые были подтянуты к столице республики. Все последующие эксцессы квалифицировались бы как националистические и религиозно-экстремистские, подлежащие наказанию.
Прибывшему для разбирательства 20 января Соломенцеву группу ингушских активистов местный обком и КГБ моментально представили как националистически настроенных элементов, которые длительное время создавали, нагнетали нездоровую обстановку среди части ингушского населения, а сам митинг – националистическим антиобщественным сборищем. Подобная квалификация общенационального гражданского противостояния ингушей означала применение репрессий к активистам (аресты, снятие с работы, исключение из партии, административные взыскания, моральный и психологический прессинг) и создание общей атмосферы страха и подавленности, парализующих какую-либо волю к гражданскому сопротивлению власти на много лет вперед. На Пригородную проблематику было наложено абсолютное табу, любое обсуждение самого трагического для народа последствия сталинской депортации стало чревато персональными либо групповыми репрессиями. Таким образом, проблема была вновь загнана в подполье, чтобы сдетонировать почти через двадцать лет.
(продолжение следует)
Марьям Яндиева
Примечания:
1. Патиев Я.С. Республика Ингушетия: начало пути // Ас-Алан. 2002. № 1 (6). С. 30, 31.
- Письмо в ЦК КПСС «О судьбе ингушского народа» (отрывок) / Из Коллекции документов и материалов Ингушского «Мемориала».
3. Некрич А. Наказанные народы // Нева. 1993. № 10. С. 276.
4. Базоркин И.М. Собр. соч. в 6 т. Т. 6. С. 205-220. - Поэзия Али Хашагульгова (1943 – 1999) и проза Иссы Кодзоева (род. в 1938) – радикально независимые явления в ингушской литературе советского периода. Оба начали творить в так называемую хрущевскую «оттепель», но фактически не были «шестидесятниками»: они не были амбивалентными по определению ни в идейном, ни в творческом плане. Потому что нарушили все написанные для «цеха» законы, не умея и не хотя виртуозно балансировать на грани дозволенного официозом (что было характерно для гибкой и ушлой московской писательской братии 60-х годов). Причина их «выламывания» из общей «либеральной» картины времени заключалась именно в том, что, пережив депортацию столь глубоко и остро (что это переживание вошло в состав их крови и психики), они в чистом виде явили в творчестве и своей каждодневной жизни уникальную формулу стоицизма. А именно: несмотря на то, что нет никаких надежд на какое-либо усовершенствование системы и нравов, на полную невозможность физического сопротивления – в своем сознании держать несокрушимую веру в невозможность быть покоренными. Это был несомненный вызов, мощнейший импульс, который А. Хашагульгов и И. Кодзоев получили от жизни и впечатлений депортационного периода. «Казахстанский дневник» (1957 – 1962) И. Кодзоева и стихотворные циклы А. Хашагульгова «Свидетельство» (1963 – 1967), «Цветы любви» (1965 – 1967), «Капли дождя» (1967), «Орнамент сердца» (1965 – 1967) и др. – пронзительнейшие отрефлектированные тексты, пропитанные горечью депортационного изгойства, а потому в принципе неприемлемые советской властью.
- «В Назрановский райнарсуд. Истец: Эльджаркиев Кахир Абдул-Рашидович, проживающий в г. Назрань, ул. Бульварная, № 9, кв. 30. Ответчица: Мартазанова Айна Абдул-Вагаповна, проживающая там же. Исковое заявление о расторжении брака. Прошу Назрановский райнарсуд расторгнуть брак с гражданской Мартазановой Айной А. С 8 августа 1966 года мы живем вместе и в тот же период был зарегистрирован брак. Детей мы не имеем. Причина расторжения брака сильные разногласия в политических взглядах… 23.07.1974 г. Эльджаркиев» / Ксерокопия документа / Коллекция Ингушского «Мемориала».
- Ксерокопия текста выступления А. Мартазановой в РК КПС в г. Назрани 24 августа 1972 года // Коллекция документов и материалов Ингушского «Мемориала».
- Д. Картоев, И. Базоркин, С. Плиев, А. Газдиев и А. Куштов.
- Письмо Центральному комитету коммунистической партии Советского Союза. Цит. по: Базоркин И.М. Собр. соч. в 6 т. Т. 6. С. 213.
10. Мартазанова А. Противостояние (воспоминания) Рукопись / Коллекция документов и материалов Ингушского «Мемориала».
Яндиева М.Д. Общегражданский митинг ингушей 1973 года. – Назрань-Москва: Ингушский «Мемориал», 2008 г. — … с.